Выпуск: 5(2005)
Рубрика: Имена в истории
Автор: Игорь Шумейко, журнал "Моя Москва"

“Моя Москва” в №4 2003 года уже рассказывала об одном из самых славных градоначальников столицы – князе Владимире Голицыне. Продолжение истории славного рода – рассказ о его внуке, художнике Владимире Голицыне. Сегодня Голицыны – это четыре академика, восемь докторов наук, ведущий геофизик мира Георгий Голицын (см. энциклопедию “Люди нашего тысячелетия”), академик Михаил Голицын, народный художник России, лауреат Государственной премии РФ 2004 года Илларион Голицын.

30 апреля 1923 года случайные прохожие могли видеть возле церкви Большое Вознесение, что меж двух Никитских улиц, множество нарядных, оживленно беседующих людей. “Из бывших” подсказывал тренированный за годы Гражданской войны взгляд. Для многих в России слово “бывшие” звучало уже как вздох о золотых днях. Имевшие время остановиться, могли, кто самостоятельно, кто с подсказкой, различить в толпе у храма представителей древнейших родов – Шереметевых, Лопухиных, Трубецких, Бобринских, Львовых, Урусовых, Самариных, Сабуровых, Оссоргиных, Голицыных.

Князь Владимир Голицын женится на графине Елене Шереметевой. Москва вспоминала свои лучшие годы. Словно утвержден сценарий и начались съемки фильма “Война и мир-2”. Красота молодых, романтичная история их знакомства! Весь сезон в салонах города (большей частью тогда – коммунальных квартирах) обсуждался этот брак двух юных представителей самых славных дворянских родов России. Кстати, о “Войне и мире” и дворянских родах. Ближайшие, родственные Голицыным – Трубецкие и Куракины. Помните, в романе они переделаны Львом Толстым, со странной любовью к звонким согласным, в Друбецких, Курагиных. А насчет храма Большое Вознесение, так большинство москвичей уверены, что здесь венчался Пушкин. Но точнее – Александр Сергеевич венчался в церкви Старое Вознесение, стоявшей на этом месте до 1840 года. В новом храме венчалась дочь Шаляпина, а сам Федор Иванович читал “Апостола”.

В годы нескончаемого террора, арестов, расстрелов и голодных смертей это был настоящий, вызывающе красивый праздник духа России.

За семьсот лет они прославились практически во всех возможных сферах человеческой деятельности. Полководцы, дипломаты, ученые. Без этой фамилии невозможно представить историю России даже в самом кратком, детском варианте. То же можно сказать и о Шереметевых. Две “государствообразующие” фамилии.

Владимир Голицын, устав от бесконечных арестов, унылых и унизительно-глупых допросов, слегка подправив метрику, уехал на Север. Там поступил в ПЛАВМОРНИН – Плавучий морской научный институт. Работал моряком, связным, художником. Приходилось быстро рисовать множество разных выловленных морских тварей. И самая тяжелая работа матроса – тоже на нем. Экспедиция на “Малыгине” обогнула Новую Землю. Полярные шторма, гибель судов, паника на борту, красоты Севера – все это увековечено в акварелях и рисунках Голицына.

За ясный ум, твердый характер, за облик красавца-аристократа московские друзья порою сравнивали его с Андреем Болконским. Что ж, удивительный XX век показал нам этот тип, этот характер в обстоятельствах, придумать которые не хватило бы даже и совокупной фантазии Толстого, Достоевского, Гоголя. Владимира в Бутырках сажали в камеры с самыми опасными уголовниками (известная мера давления), но он быстро становился их кумиром. Рисовал портреты и шаржи, игральные карты. Рассказывал малоприличные анекдоты. Ну а наколка “от художника Голицына” – это была мечта самых “авторитетных товарищей”.

Возвращение его из полярной экспедиции стало настоящим событием. Вот как оно запомнилось младшему брату, Сергею Голицыну: “Его облик был невероятен. Настоящая лопарская малица из меха северного оленя с цветными узорами, без застежек, надевавшаяся через голову. Ниже красовались шекельтоны – высокие, как сапоги, брезентовые ботинки с мехом внутри, на войлочной, толщиною в ладонь подошве, с двумя рядами дырок по голенищам. В них продевались толстые, похожие на фитиль керосиновой лампы, тесемки. Эту обувь изобрел известный исследователь Антарктиды Шекльтон, ее привезли на Север английские интервенты. Владимир и так был высоким, а толстые подошвы и остроконечный капюшон малицы делали его еще выше. Встречные лошади шарахались”.

Владимир был любимым учеником Кончаловского. По свидетельствам современников в него долгое время была влюблена единственная дочь Павла Петровича, черноглазая Наталья Кончаловская. Когда Владимира отчисляли из ВХУТЕМАСа, Кончаловский возмутился, бросился хлопотать, объясняя, что Голицын – его лучший ученик. Ходатайствовал и Аполлинарий Михайлович Васнецов. Им отвечали: “Даже сверхталантливому, но сыну князя – не место в семье советских художников”. Но свои волчьи законы в семью художников внести не удалось. И до конца жизни Владимира неутомимым ходатаем во время арестов и высылок был его друг, знаменитый Павел Корин. Судьба распорядилась так, что в самый тяжелый для Голицыных год Корин выполнял заказ – портрет главчекиста Ягоды. Он бесстрашно и настойчиво использовал этот контакт, отсрочив еще на несколько лет гибель собратахудожника.

Владимир стал работать художником-иллюстратором в журналах “Кругосвет”, “Знание – сила”, “Пионер” и необыкновенно популярном тогда “Всемирном следопыте”, увидел все моря страны, стал одним из лучших в СССР иллюстраторов книг.

Золотой медалью Парижской выставки отметят его талант, а потом диплом станет опасно хранить – из листка с иностранными буквами шилось дело о “шпионаже”.

Но вернемся в 1923 год. Родители Владимира и Шереметевы пытались тянуть со свадьбой под предлогом молодости жениха и невесты. Так продолжалось всю зиму. К весне влюбленные предъявили ультиматум: на Красную Горку должна быть наша свадьба. Родители решили продать оставшиеся драгоценности, руководствуясь принципами: “а там видно будет”, “с милым рай и в шалаше”, “Бог поможет”. Назначили день – 30 апреля. Было проведено два совещания родителей, утрясали подробности: кого пригласить только в церковь, кого – на завтрак-фуршет в Еропкинский, кого – на парадный обед на Воздвиженке. Распорядителем стал давнишний поклонник матери невесты, Лили Шереметевой, староста церкви Знамения Сергей Георгиевич Прибытков. Тогда он считался богатым человеком. Он брал на себя невестину половину свадебных расходов. Остро мечтал быть первым шафером Юша Самарин (впоследствии знаменитый ученый), безответно влюбленный в Елену. Он видел радость и счастье в том, чтобы прикатить на лихаче, стать перед невестой на одно колено, поднести ей букет цветов, поцеловать руку и возвестить: “Жених в церкви!”, а затем с ней и ее сопровождающими подъехать к храму.

Прибыла невеста, немыслимо прекрасная, в длинном белом платье, в белой фате с флердоранжами. Ее огромные и светлые шереметевские глаза сияли таким искренним счастьем, что все радовались, глядя на нее.

Теперь время и рассказать об этих знаменитых в русской истории глазах.

ШЕРЕМЕТЕВЫ

Граф Борис Петрович Шереметев, полководец Петра I, потеряв любимую жену Евдокию, решил уйти в монастырь. Узнав об этом, Петр воскликнул: “Как, мой славный солдат – и в монастырь? Не бывать тому!” Призвал к себе графа, посадил в пять комнат пять красавиц-невест и велел выбирать. Граф выбрал 26-летнюю Анну Петровну, вдову Льва Нарышкина – дяди Петра. “Теперь мы с тобой родня”, – сказал царь. А еще, я думаю, царь мог бы сказать: “Квиты!” Ведь жена Петра Екатерина, в прошлом Марта Скавронская, была в числе пленных из первого после Нарвской конфузии взятого Шереметевым города Мариенбурга.

Внук фельдмаршала, Николай Петрович Шереметев, рос вместе с Павлом I, потом был послан учиться в Лейденский университет, где наряду с другими науками постиг и театральное дело. В те годы вышел указ Екатерины II о театрах: “Народ, который пляшет и поет, – не бунтует”. Николай Петрович принялся создавать свой театр в Останкино, построил дворец с театральной залой, привлек талантливую молодежь из своих вотчин. Он много помогал художникам, музыкантам, и не только российским, например Моцарту. В Останкино с неизменным успехом шли оперные спектакли и концерты. В театре Николай Петрович встретил свою судьбу – прекрасную крестьянку Прасковью Ивановну Ковалеву-Жемчугову. Долгое время Шереметеву не разрешали жениться на простолюдинке, и только император Александр I дал согласие на этот брак. Параша Жемчугова – графиня Шереметева подарила мужу наследника – сына Дмитрия, и через двадцать дней скончалась. Горю Николая Петровича не было границ. В память о любимой жене в Москве на Сухаревской площади он построил Странноприимный дом (ныне Институт скорой помощи им. Н.В. Склифосовского).

Согласно завещанию Прасковьи Ивановны, ежегодно в Странноприимном доме проводилась беспроигрышная лотерея в пользу неимущих невест, которые при выходе замуж получали с шереметевского счета от 50 до 200 рублей. Всего на б лет пережил жену граф, оставив сына круглым сиротой. Сын, Дмитрий Николаевич, много сделал для культуры России. Кроме того, он был, как бы сейчас сказали, успешным топ-менеджером, много сделавшим для крестьян. К нему в период подготовки реформы часто приезжал Александр II. Кстати, исторический в судьбе России указ об освобождении крестьян царь подписал именно в Останкино.

Графу Дмитрию наследовал Сергей Дмитриевич, единственный не Романов, говоривший Николаю II “ты”; в присутствии Распутина говоривший царю: “Ты губишь не только себя, но и Россию”. Он помогал крестьянам, посылал их учиться. Знаменитые купцы Елисеевы – бывшие шереметевские крестьяне. Еще он был ярым противником вывоза капитала за рубеж. “Все, что создано, накоплено в России, должно остаться на Родине”. Революцию Сергей Дмитриевич встретил достойно. Сразу же, пока не разграбили, организовал передачу государству всех ценностей. “Нельзя ничего продавать ради того, чтобы насытить желудок. Рембрандт, Рафаэль, Ван Дейк, Кипренский, Грез – все должно принадлежать России. Не для себя мы их собирали, – говорил он сыну Павлу, – надо немедленно создавать музей, пока холод и беспорядки не уничтожили всего”. Сергей Дмитриевич предложил дворянам, покидавшим Россию, свезти к нему в дом родовые архивы: “У нас нет настоящего, но есть прошлое, мы должны его сохранить для будущего”. В 1918 году в дом на Воздвиженке явились матросы и потребовали оружие. Граф с достоинством спросил: “Какого вам века оружие, восемнадцатого, девятнадцатого?” И указал на висящие пищали, алебарды и дуэльные пистолеты. Позже многие Шереметевы покинули Россию, хотя Сергей Дмитриевич при жизни запрещал об этом не только говорить, но даже и думать. Сын графа Сергея Дмитриевича, Петр, был военным, рано скончался от туберкулеза, оставив двоих детей. Один из них Николай Петрович (1903–1944) – известный скрипач, концертмейстер и композитор. Автор музыки к вахтанговским спектаклям, любимый аккомпаниатор Надежды Обуховой. Вот колоритный фрагмент из записок Михаила Голицына, племянника Николая Петровича. ...В родовом имении Шереметевых Плесково (у Красной Пахры) был устроен дом отдыха Театра Вахтангова. Однажды, в 1937(1) году, Николай Петрович приехал сюда со своей супругой, знаменитой актрисой Цецилией Мансуровой. По округе прошел слух: “Барин приехал!”, и к дому отдыха потянулись помнившие добрых хозяев крестьяне. Кто с лукошком яиц, кто со сметаной. Вахтанговское начальство пришло в полный ужас. И в тысячи раз меньшие действия усилиями чекистов превращались в “акции”, “заговоры”. Рубен Симонов сообразил, быстро усадил Шереметева в “эмку” и отправил в Москву. (Безусловно, спас.) А Цецилия Львовна не растерялась и приказала все крестьянские угощения отправить в столовую к великой радости отдыхавших актеров.

Сестра его, Елена Петровна, и есть героиня нашего рассказа, красавицаневеста Владимира Голицына. Ее необыкновенные глаза и называют иногда шереметевскими, иногда жемчуговскими, прослеживая линию сходства и одухотворенной красоты по семейным портретам и фотографиям, вспоминая удивительные судьбы, исторические слова, подвиги Шереметевых.

Гости, бывшие на венчании, навсегда запомнили и жениха. Владимир был в белой матроске и брюках клеш. Это не только уговоры невесты и родственниц о том, “как ему потрясающе идет морская форма”, сказались. Просто в удивительно широкой натуре Голицына совмещалось столько всего! Князь – из первых аристократов России, художник, изобретатель. Была еще и – “морская косточка”. “1923 ГОД”

Столько народу хотело протиснуться в церковь, увидеть венчание, что двери пришлось запереть. Когда молодые выходили, шаферам пришлось грудью пробивать дорогу и, став двумя шеренгами, держать живой коридор до автомобиля. Брачный пир имел место быть в квартире Шереметевых на Воздвиженке. (Угол с Шереметевским переулком, в котором до революции все дома принадлежали этой семье.)

Из застольных поздравляющих особенно запомнился Борис Шергин, друг Владимира по Северу, сын кораблестроителя-помора.

– Княже Володимеру и княгиня голубица Олена! – распевно начал он свой тост окающим северным говором, похожим на сказителя былин. Рассказал он, как ходил по северным морям, в Норвегию, на Грумант и нигде не видал такой красы, как “белая лебедка княгиня Олена”.

Крепкие напитки тогда еще реабилитированы не были, газеты продолжали клеймить царизм, спаивавший народ, потому из напитков за столом царили вино и крюшоны. А еще молодые гусарствовавшие люди готовили жженку по пушкинскому рецепту.

Танцы. Старшее поколение дворянских родов признавали мазурку, кадриль, вальс. Чарльстон, когда под патефонный вопль “Ал-ли-лу-уй-а” их чада прижимались друг к другу, “как африканцы”, приводил в ужас старших Голицыных, Шереметевых, Трубецких. Забавно, но этот чарльстон, как “отъявленно буржуазный”, клеймила и “Правда”. Пожалуй, то был единственный пункт согласия старой аристократии с большевиками.

Медовый месяц молодые решили провести в Петрограде. Дядя, Николай Голицын, предоставил им свою квартиру на Бассейной. Как хорошо было гулять по городу, заходить в знаменитые музеи и дворцы, не думая об устройстве дальнейшей жизни. А жизнь тогда была просто неистощима на все новые и новые испытания для России и ее лучших людей. Арестовали многих участников “бала на Воздвиженке”, на этот раз в основном с Шереметевской стороны. Голицыных обошли. В этом можно было угадать хоть какое-то подобие логики: Шереметевы были принимающая сторона, “организаторы”.

Отобрали квартиру на Воздвиженке, несколько человек после месяцев на Лубянке, поехали в ссылки. Только Николая Петровича Шереметева спасла жена, упоминавшаяся уже Цецилия Львовна Мансурова. Многим тогда казалось непостижимым: граф Шереметев женат на еврейке! Но они любили друг друга, и сколько раз она спасала своего мужа! Лучшая ученица Вахтангова, несравненная принцесса Турандот, Мансурова обходила кабинеты Рыкова, Калинина, Бухарина, Каменева – и просто разыгрывала сцены шекспировских трагедий. Впрочем, ни в какой аффектации упрекнуть ее было нельзя, в основе лежала настоящая трагедия: ее любимый муж, любимец всего театра, абсолютно невиновный, сидел на Лубянке!

Николаю сказали, что выпускают его только благодаря жене и ее талантам. На вопрос, а в чем его вина, ответили: “Сами должны знать”.

Вот такая жизнь поджидала вернувшихся из свадебного путешествия Елену и Владимира. К сожалению, у многих соотечественников представление о судьбах русского дворянства в послереволюционную эпоху ограничивается текстом известного “жалостного” романса “Четвертые сутки пылает станица”, посему некоторый исторический комментарий будет необходим.

Да-да, “поручик Голицын” с “корнетом Оболенским” попали в эти строки – именно как олицетворение, как идеальные дворянские фамилии. Безусловно, было и “поручик Голицын, раздайте патроны”, то бишь участие в Гражданской войне. Но вот вопрос: “Поручик Голицын, а может, вернемся?” – даже и не задавался, ни когда появилась реальная возможность уехать (времена нэпа), ни в последующие действительно ужасные времена. Потому что многочисленное семейство Голицыных всегда оставалось в России. Среди эмигрировавших из ближайшей родни могли припомнить только хирурга Александра Владимировича Голицына, друга Сергея Рахманинова, ставшего в Америке еще и личным врачом его. Похоже, “идея сто первого километра” вызревала в большевистском руководстве постепенно. В 1929 году Голицыных лишили продовольственных карточек и выслали в село Котово, у станции Хлебниково Савеловской железной дороги. В 1931-м, по мере “обостренья классовой борьбы”, попросили переехать еще подальше. Следующий город указала перстом сама судьба. Возвращаясь на последнем пригородном поезде, Владимир проспал, заночевал на скамейке Дмитровского вокзала. Пытаясь унять предрассветную дрожь, прогулялся по городу, осмотрел бесподобные, сохранившиеся по сей день храмы, Дмитровский кремль, Борисоглебский монастырь. И с тех пор – один из первых тостов на фамильных собраниях Голицыных: “За богоспасаемый Дмитров!” Здесь в самые свирепые годы сберегалось знаменитое семейство.

Князю-художнику нужно было становиться опорой большой семьи, можно сказать – клана. Живы родители, тетки, жив дедушка Владимир – знаменитый губернатор и почетный гражданин Москвы. А теперь пошли и свои дети: в 1924-м родилась Елена, в 1926м – Михаил, в 1928-м – Илларион. Еще до свадьбы Владимир пробовал заняться тем, что нынче называется промышленным дизайном – рисовал для одного нэпмана конфетные коробки, но заказчик сам плохо знал, чего хотел. Заработков этот жанр не принес, но славу. В 1925 году на Международной выставке в Париже по классу “Искусство и индустрия дерева” Голицын получает Золотую медаль за роспись деревянных изделий.

Но вскоре открылась ему еще более успешная стезя. Начав с иллюстрации детской книжки Митчел “Песенка нового паровоза”, он весьма быстро становится одним из лучших книжных иллюстраторов страны. Лучшие писатели, особенно маринисты Новиков-Прибой, Житков, отдают ему рукописи. Вот еще морока! При арестах и обысках Владимир особенно переживал за сохранность текстов, бывших на тот момент порой в единственном экземпляре. По заданию “Всемирного следопыта” он едет на Мангышлак, Азовское море. От журнала “Борьба миров” командируется в Керчь, Днепробугский лиман. Служит матросом на шхуне “Друг жизни”. (Не следуй это повествование только самым строгим, подтвержденным фактам, можно было бы уверить читателя, что шхуну так назвали в честь матроса-художника. Но факт сей, при всей его высшей, внутренней правдивости, еще не поднят из глубин архивов.) Его страсть к изобретательству касалась как различных морских приспособлений, так и еще одной, поистине удивительной сферы. На пересечении его любви к морю, к приключениям, любви к художеству, любви к детям рождается новый жанр – иллюстрированные детские морские игры.

Почти все они связаны с морем, кораблями, сражениями, торговлей. “Юнга” – все внутренние и внешние моря Европы. “Захват колоний” – Индийский и Тихий океаны. “Пираты” – Атлантика. “Северный морской путь” – моря России. “Черное море” – битвы у Синопа, Трапезунд. Эти игры очень понравились Максиму Горькому.

Голицыных оставили в Дмитрове. Но это была угроза “лишь” высылки. А ведь случались и аресты. Начали арестовывать и подросших младших сестер Машу и Катю, и опять все хлопоты, вся тяжелая ответственность ложились на главу рода – Владимира Голицына. Но, несмотря на все исключения, чистки, аресты, в свою короткую жизнь он успел стать большим Художником. Он, князь Голицын, будучи всю жизнь под прицелом, умудрялся помогать и другим – родственникам или просто собратьям-художникам.

Путешествуя, он сильно повредил колено. Из-за развившегося костного туберкулеза перестала сгибаться нога. В таком состоянии в Дмитрове с престарелыми родителями, тремя детьми (“Семь иждивенцев” – гласит справка) застает его война. Он работает, рисует антифашистские плакаты. Немцы подходят к Дмитрову, и тут следует поистине гнуснейший из возможных доносов: “Князь, наверно, поджидает немцев”. И тут же следует четвертый, последний арест.

Умер он в 1943 году в Свияжске под Казанью от пеллагры.

Жена и дети его работали в колхозах, на торфоразработках. Елена Петровна еще и шила для фронта телогрейки и ватные брюки. В бесчисленных анкетах писала: “Швея, при происхождении дворянском”. Она обладала прекрасным голосом, редко, но пела старинные романсы. “Оставшись в 39 лет одна, пережив мужа почти на полвека, подняла и воспитала троих детей, донесла до нас частичку души деда”, – вспоминает внук Иван Голицын.

Как сказал о нем сын, народный художник России, действительный член Академии художеств, лауреат Госпремии России 2004 года Илларион Владимирович Голицын: “Весь мир обнимал он радостным сердцем”.